Однажды за обедом в "Гараже" (они сидели в прозрачном выступе на улицу, откуда открывался вид на казино "Шангри–Ла" и редакцию "Известий"), Мюс коснулась его самого больного нерва.
— Все существенные социальные перемены, — сказала она, — очень быстро отражаются в фольклоре. То, что происходит сейчас в России, затрагивает один глубинный, можно сказать, архетипический пласт. Я не очень сложно выражаюсь?
— Ничего, разберусь, — отвечал Степа, подхватывая вилкой колобок риса с полоской сырой туны (он ел суши только вилкой).
— Эта тема, — продолжала Мюс, — столкновение двух исконных начал русской души. Одно из них — доброе, лоховатое, глуповатое, даже придурковатое, словом, юродивое. Другое начало — наоборот, могучее, яростное и безжалостно–непобедимое. Сливаясь в символическом браке, они взаимно оплодотворяют друг друга и придают русской душе ее неиссякаемую силу и глубину.
Степа промокнул салфеткой губы и покосился на аккуратную грудку собеседницы.
— Допустим, — сказал он. — А при чем тут перемены?
— Вот тут и начинается самое интересное, — ответила Мюс. — Лоховатое начало в русском городском фольклоре много лет было представлено разваливающимся "Запорожцем". А непобедимое начало — бандитским "Мерседесом–600", в зад которому "Запорожец" врезался на перекрестке, после чего и начинался новорусский дискурс. В чем символическое значение перекрестка, объяснять не надо — это и крест Господень, и распутье, и роза ветров... Есть много причин, по которым народная душа вступает в брак с собою именно на перекрестке. Это надо раздвинуть?
Иногда Мюс все же употребляла кальки с английского.
— Нет, не надо, — сказал Степа. Про символический брак он слушать не хотел — слова "бандит", "заД" и "дискурс" в одном предложении не особо радовали. Дело было в том, что попытки Мюс объяснить ему смысл слова "дискурс" не увенчались успехом, и единственная ассоциация, которая у него каждый раз возникала, была с болгарским словом "кур", аналогом великого русского трехбуквенника, отчего "дискурс" казался чем–то вроде дисконтного пениса из Болгарии. Из–за этого смысл фразы делался грозно–многозначительным.
— Важно здесь то, что сегодня этот символический брак происходит в новой форме. Социологи еще ничего не поняли, а фольклор уже отразил случившуюся перемену. Она видна в анекдоте про шестисотый "Мерседес" и черную "Волгу". Как следует из его анализа, оба исконных начала — лоховатое и непобедимо–могучее — получили в народной ментальности новые репрезентации. Эта революция в сознании и есть парадигматический сдвиг. Я понятно говорю?
— Нормально, — сказал Степа. — А что за анекдот такой?
— Ну как же, — ответила Мюс. — Шестисотый "Мерседес" врезается на перекрестке в зад черной "Волге" с тонированными стеклами. Бандит выскакивает из "Мерседеса", начинает прикладом крушить стекла в "Волге" и видит в ней полковника ФСБ. "Товарищ полковник, я все стучу, стучу, а вы не открываете... Куда деньги заносить?"
Степа не засмеялся, а наоборот, сразу пригорюнился. Мюс добавила:
— И чем этот анекдот особенно интересен, это тем, что других после него уже не предвидится. Он, так сказать, один на всех, как победа.
— Какой же это анекдот, — вздохнул Степа. — Это жизнь...
Он и сам всей кожей чувствовал ветер перемен, хоть и не мог найти для его описания таких замечательных слов, какие были у Мюс.

Написал Telfast на afflatus.d3.ru / комментировать